Кристально прозрачная, хрустально звенящая, пронзающая мгновенно, сквозь пелену дней и череду событий истина врывается внутрь словно ветер в окно, гремя ставнями, и за секунду вдруг становится «всё» понятно. Оглядываешь свою жизнь по сторонам и обнаруживаешь, что всё то, что ещё вчера казалось правдой и жизнью вдруг оказывается спектаклем и бутафорией, театром, в котором актеры живут, думая, что театр — есть жизнь и не подозревая о чём-то совершенно ином.
Кажется, просыпаешься за секунду и оглядываясь назад, возникает вопрос к себе: «Как же я могла поверить в эту дешёвую игру? Как я могла впутать себя в историю, за которую так дорого приходится платить?»
Стоишь у окна, держишь ставни, чтобы они не гремели и оглядываешь всё до мелочей: этот, казалось, родной дом, этих, казалось, родных людей, которые прошли тот один шаг от любви к ненависти одномоментно и внезапно, и сначала недоумеваешь, но это первые секунды, а чуть позже, перестав задавать вопрос: «Как они могут?» поворачиваешься к себе, чтобы спросить себя: «Как я могу? (Могла?) так с собой? Зачем? Для чего? За что? Ради каких таких целей и задач так предавать себя?»
Нет, нет, ничего громкого и пафосного, никаких знамен и флагов: ежедневное, будничное предательство, набившее оскомину — это так естественно, так просто — предавать себя ежедневно, может быть, ежечасно, да и в общем-то, что здесь такого — все так делают. Пока однажды не доходят до черты, каждый в своё время, конечно, после которой это больше невозможно, просто опасно.
Хорошо, что я не могу дать пощёчину самой себе, иначе я бы именно это и сделала. Холодным потом, телесным жаром, пронзительными мурашками по телу расходится осознание ответственности за себя… за себя… самое главное, самое основное — ни мужья, ни дети, ни даже предназначение в первую очередь. Сначала за себя: то, что мы делаем своими руками, превосходит по силе то, что, как нам кажется, сделало воспитание, родители или страна. И нет ничего выше ответственности за себя.